Тем, кто не хочет быть моей бетой, лучше не читать, еще не обкатанный вариант1. Мост
Старые перила с облупленной красно-коричневой краской очень дополняют рассыпавшийся цемент лестницы, поросший травкой между камешками и грязью. Понятия не имею, когда построили этот мост, и когда его ремонтировали, если такое на его веку вообще случалось. В любом случае сейчас доверия железобетонная конструкция внушала мало, и уж менее всего сообщала созерцателю эстетического наслаждения, но сколь давно стал он мне родным и близким. Силы небесные! Как легко я влюбляюсь не неодушевленные предметы! Может, это взаимно? Нет, понятно, что мостам на все наплевать, но хоть чуть-чуть!
В миллионный раз я подымаюсь по стертым ступенькам, высоко над рельсовым полотном. Иду как всегда очень медленно, оглядываюсь по сторонам и ввысь в яркое, но мягкое полуденное апрельское небо, наблюдаю за копошащейся кучей на платформе или всматриваюсь в даль, куда ведут железнодорожные пути, силясь увидеть слабый огонек поезда.
На платформе за пол часа без поезда скопилась порядочная масса, которая, увидев поезд, медленно, как оседающие эритроциты, собирается у края, силится разглядеть квадратную глазастую усатую и зубастую морду, несущуюся навстречу.
Станция всегда умиляла своим убогим устройством. Мост, на котором я сейчас стою, имеет три лестницы. Одна, по которой я только что поднялась, уводит в сторону от железнодорожного тракта к автобусному кругу, венчающему угол двух моих родных улочек, одна из которых, увиваясь в сторону, ведет к дому. Другая сторона моста не заканчивается лестницей, а уходит далеко на высокий холм, нависший над путевым трактом. Там на холме бетонная плита сооружения переходит в простую тропинку, ведущую в промзону, которая с детства мне была так интересна и недоступна. Две другие лестницы отводят от тела моста к платформам. Однако платформ здесь три, если учесть, что дальняя представляет собой две тонкие платформы, спаянные посередине площадкой с деревцами, кустиками, вывесками, обозначающими название станции, и домиком для кассы с новеньким расписанием на стене. Не исключаю, что когда-то это и были три полноценные платформы, а может и еще одна лестница вела к третьей, но по известным только нашей желдорвласти мотивам полотно между этими платформами убрали, оставив только два полотна по сторонам от будущего дуплета. На месте же убранного устроили указанный мини-аэродром, куда потом перенесли и кассу и зелень. Самое же забавное то, что в дальнейшем у бедного дуплета не стало и еще одного полотна. В итоге первая платформа осталась с двумя полотнами, с коими и родилась, и к ней подходят поезда с обеих сторон, а две спаянные усердно обслуживают единственный уцелевший путь.
Сами платформы тоже не были обделены юмором и глубокой русской душой. С одной стороны моста я могу видеть идеально ровную ленту путей, уходящую далеко-далеко, сужаясь и растворяясь в желтовато-сизой дымке городского смога за большим автодорожным мостом, который, видимо, скрывает, как пути эти сходятся в одну точку. Обратясь же к противоположному периллу, я любуюсь крутым изгибом путей внизу, под который и ровняются платформы, как по лекалу.
Той куче, которая выстроилась по краю, это резкое искривление было очень кстати, платформа сама нагнулась, чтобы дать своим обитателям разглядеть приближающуюся цель. Впрочем, народ, невзирая на это, по привычке продолжает свою игру «кто дальше высунется». А вот помощнику машиниста этот крюк всегда стоял поперек горла.
При идеально ровных платформах метрополитена такая должность вообще не нужна, и парня вполне заменяет обыкновенное зеркало заднего вида. Правда с некоторых пор платформы метро оборудовали большими и высокими обзорными зеркалами, а некоторые станции даже снабдили мониторами, показывающими машинисту то, что происходит сзади. Ровная платформа на железной дороге ограничивает обязанности помощника машиниста при остановке простым высовыванием своей физиономии из кабины. На подобных же платформах-запятых все происходит примерно так, как сейчас.
Я отхожу от лестницы, для того, чтобы меня не снесло толпой, выходящей с платформы, и становлюсь прямо над крышей кабины поезда. Толпу на платформе, которая только что равномерно растеклась по краю, невидимый гребень раздробил в стройную череду кучек с равными расстояниями между собой. Каждая кучка в свою очередь раздваивается, образуя проход для встречных струй, которые сейчас брызнут из поезда. Все происходит так синхронно, как будто это поставленная сценка, впечатление портит только неравность кучек. Двери открываются, а из кабины выбегает мальчишка лет восемнадцати (хм… приятный мальчик, раньше я его не видела, Пашей будет), протискивается сквозь встречную толпу далеко – за три вагона от начала состава (иногда уходят даже дальше – под самый навес от дождя) и подает оттуда знак машинисту, чтобы тот закрыл дверь. Сквозь толпу он рассматривает весь состав на предмет удачного закрытия дверей, и убедившись, что нигде не видно ни застрявших колясок, ни высунувшихся голов, ни отчаянно машуших рук, парень не спеша шествует к голове состава и погружается в кабину. Поезд дает свисток и трогается, а внизу почти прямо подо мною еще раз показывается голова помощника машиниста, кидающего прощальный взгляд на уже очищенную от копошащейся людской массы платформу, скрывающуюся за поворотом крюка. Через миг пропадает и голова, уходящая за дно моста, и только ровные полоски рельефа на крышах вагонов шлифуют взгляд своим ускоряющимся движением.
Поток пассажиров иссякает, платформа пуста, мост пуст. Где-то на лавочке сидит странный мужик, неизвестно зачем пришедший и непонятно чего ждущий, укутанный слишком тепло для приветливой погоды просыпающейся весны. Две девчонки поднимаются по лестнице из города. На одну смотреть противно, а вторая очень даже симпатичная, но та, что пострашнее, одета очень со вкусом, а красавица дефилирует в таком наряде, как будто только что из деревни под Лесосибирском приехала.
Девушки явно опоздали на только что ушедший поезд и смотрят стремительно уплывающему хвосту вслед. Впрочем, девицы не расстраиваются и вполне жизнерадостны, страшненькая оживленно вещает о чем-то интересном, не отворачиваясь от сбежавшей (сбегающей?) электрички, меня обе в упор не замечают.
А вот и бабулька внизу подходит к ступеням. Переваливается с ноги на ногу со своей извечной тележкой с фруктами. А! Старая знакомая! Постоянно в одно и то же время, ну точь-в-точь, хоть часы проверяй. Вытаскивает из-за сигаретной палатки два ящичка, ставит на один жестяной поднос, застилает его чем-то страшно-дермантиновым, рядом устанавливает свою тачку, вытаскивает из нее мешочки разной величины, приспосабливает позади второй ящик, стеллит его чем-то страшно-тряпичным и вольготно устраивается, долго разбираясь на импровизированном столике.
Голуби уже здесь. Знают, знают, твари! Бабка-то им ничего не даст, они ей видно уже поперек горла встали, а вот покупатели обязательно кидать начнут повсюду семечки, которые у бабки этой покупают.
Вот уже и Лопоногий прилетел! Точно он. У него на ногах по огромному куску монтажной пены налипло. Вероятно дурная птица умудрилась сесть на еще не застывшую поверхность и улетела оттуда вместе с частью материала. И не знаю, горячо ли это – не застывшая монтажная пена, понятия не имею, как ее варят и форму ей придают, но ходить с этими сапогами на ногах – точно приятного мало. Как-то раз поймала его, пыталась снять – ничего не получилось, только птицу перепугала до полусмерти…
С такой высоты я, разумеется, никакой пены не вижу, но точно знаю, что это Лопоногий у бабки вьется. (Сама не могу сказать, почему эти куски пены у меня проассоциировались с таким жутким буквосочетанием, но так уж давно сложилось).
Бедная птичка. Гордая, смелая, себя в обиду не дает, но эту зиму он не переживет, это уж точно.
Чувствую в кармане вибрацию телефона. Макс звонит, отключаю. А тем временем пора спускаться на свою платформу. Ту самую, сиамскую, к которой через пять минут должен подойти мой поезд, что увезет меня к моей Анатомичке. Пять минут? Значит, я уже простояла на мосту восемнадцать.
2. Анатомичка
Моя Анатомичка – самая лучшая анатомичка в мире! Это однозначно! Она очень маленькая, меньше чем в первом Меде, и меньше чем в Лумумбе. Понятно, она не отдельная, а хотелось бы, чтобы была отдельная, со своим «читальным залом», с формулярами, с отделами, как в большой библиотеке, но свою Анатомичку я ни на что не променяю! А можно ли променять родину?
Как обычно спускаюсь вниз, заполняю входной лист, здороваюсь с Анькой, что-то ляпаю в приветствие, та смеется, снимаю куртку, надеваю халат, зачесываю свои волнистые длинные волосы и нахлобучиваю чепчик, беру ключи, вешаю их на шею, и погружаюсь в мое царство. Эти белые матовые своды входа, эти толстые метровые стены старинного здания, как в замке, эта анфилада отсеков с двойными белыми дверями, этот белый кафель стен, эта белая плитка пола, этот белый мел потолка с разводами, и этот ни с чем не сравнимый формалиновый смрад! Даже не формалиновый, формалин так не пахнет, именно смрад анатомички, именно нашей Анатомички, такой сильный, едкий, что у первокурсников слезы ручьями текут от раздражения.
Придется явиться к Ирине Николаевной.
- Здравствуйте
- Лиза? Здравствуй. Ты вчера была дежурной?
- Да, а что? – предчувствую я неладное.
- А почему в четвертой аудитории поднос лежит до сих пор?
- Как в четвертой? Где? Я вроде все проверила… Я сейчас принесу!
- Прямо на парте! Можешь не идти, мне Ирина Геннадьевна его принесла сама!
Сволочь эта Ирина Геннадьевна, просили ее очень подносы носить, никто б и не заметил, если б не ее острый нос!
- Ой, видимо не обратила внимание, - строю дурочку, - на партах все проверила, а слона то и не приметила…
- У тебя постоянно слоны после дежурств в аудиториях остаются, тебе не надоело? Ну Лиз, сколько можно? Детский сад. Неужели нельзя все проверить? – одышливо капризничает зав каф.
Знала бы ты, как мне хочется тебя не заметить, слониха ты резиновая! Студенты от тебя шарахаются, лаборанты плачут, доценты клянут, Виталий Семенович каждый день от тебя мне стонет, а ей бы все подносы по местам расставить, да живот себе набить! И как в человеческом теле накапливается столько жира? Нет, ну серьезно, как это происходит? Наполнение и наполнение, все туда скидывай, все поместится, хоть кочегара нанимай, чтоб лопатой кормил, а телу хоть бы что, раздувается, но не лопнет. Адипоциты разрастаются, адипоциты размножаются, царство адипоцитов… И ведь страшно подумать – все кожа, просто кожа! Семьдесят, или даже больше семидесяти процентов этого тела составляет кожа и ее жир. Сними с нее шкуру – и останется тонкий мясистый слизняк! Желеобразные тонкие мышцы, обтягивающие самые обычные кости, и только огромный клубок кишок. Длинные, толстые, извивающиеся на весь стол змеи, разбегающиеся в разные стороны. Ну и сальник тоже. Сальник, впрочем, не впечатлит. Это мужчины толстеют сальником, поэтому у них пузо здоровое, выдается из всего тела, как арбуз перезрелый, а женщины толстеют в основном только кожей, от того то и пузо от задницы практически не выделяется, и ручищи толщиной как мое туловище…
Два раза мы разделывали толстые женские туши. Жуткое это дело, разворачиваешь ее, как луковицу! А жир-то сам какой странный! Желтый, вонючий, но какой-то приторный, даже и не описать. Но самое важное – копаясь в ее жире, ни в коем случае не задеть кишечник! Это просто по технике безопасности надо прописывать – как бы ни было тяжело отделять все фасции, все сальники, как бы ни страшно запутывались эти дурацкие кишки, как бы ни жалко было повредить другие ткани при освобождении всех петель и загогулин, ни в коем случае не повредить! Вырезать целиком: от пищевода и до самого анального сфинктера, це-ли-ком. Иначе никакой формалиновый смрад не поможет это заглушить!
- Сегодня разложу всех слонов по местам, будьте уверены, - вежливо улыбаюсь я, - сегодня что-нибудь интересное есть?
- Не знаю, посмотри, чем там Толя в секционной занимается, - Ирина Николаевна сменяет гнев на внимательность, - Лиз, ты хорошо себя чувствуешь? Последнее время ты выглядишь как-то нездорово?
Проницательная ж ведь, стерва.
- Правда? Да вроде все нормально, а с каких пор я так выгляжу? – интересуюсь я. Неужели действительно заметно? Только не это
- Да вот вроде как с отпуска вышла, и я стала замечать, бледненькая ты немножко, не высыпаешься? – участливо спрашивает начальство.
- Бывает иногда. Ирина Николаевна, можно я завтра тоже во вторую смену выйду?
- Не знаю, не знаю, а Аня-то согласится?
- Да, мы с ней уже договорились.
Как же, договорились, сволочь того и ждала, как хорошо – ни обхода после рабочего дня, ни протирания столов, ни собирания всего этого хлама, студентов выгонять не надо, которые приклеятся к препаратам так, что и не отдерешь, да еще и хамят… ох, студенты… а что к сессии будет? Впрочем, это уже не важно.
Черт с ней, с Анькой с этой. Она у меня еще попляшет. Главное вторую смену себе обеспечила, все идет по плану, можно заняться делом.
В секционной уже полно студентов, и наш кудесник Толя в центре внимания, заводит толпу и орудует над препаратом ноги на нервы. Нога уже без кожи, двуглавая мышца срезана полностью и лежит рядом на столе, совсем новенькая, не иначе как вчера еще потихоньку сокращалась. Концы портняжной, отводящей, тензора бедра, четырехглавой свободно болтаются по сторонам, уже видна кость. С другой стороны студент Миша обгрызает стопу. Миша у нас давно стал завсегдатаем, проворачивает он дело искусно, но Толя никогда не оставляет без надзора работу со своим препаратом. Вот и сейчас Михаил что-то режет, а тот на него орет:
- Блин, дурак, тибиалис потом резать будешь, как ты разворачивать станешь? Ты сюда смотри, вот видишь, ну что ты оставил эту хреновину от солеуса, а за ней твой нерв болтается. Вон он!
- ААА!
(студенты улыбаются, переговариваются)
- Ага! Смотреть же надо, а если б ты ее сейчас отрезал? Ну! Вон он куда идет-то, ты посмотри! – показывает Толя напарнику… кузькину мать…
- Черт, а в учебнике-то вот так идет!
Все устремили взоры на Мишин учебник, тот лихорадочно ищет рисунок, находит, Толя не выдерживает, кричит:
- Ты куда листаешь! Это на правой ноге он влево идет, смотри хоть, какую картинку изучаешь!
(студенты хихикают)
- Ну так это и есть правая! – Миша растерянно тычет на картинку (студенты сгрудились над картинкой, переговариваются, смеются)
- Какая правая? Ты видишь, куда гребень берцовой идет? А эта сюда!.. Ой, ну да… (студенты заливаются громким смехом), то есть это правая.. Слушай, ты меня запутал, все правильно – вот она правая, и вот сюда идет, в общем, режь вот здесь до сюда, и не умничай!
Нет, я всегда поражалась, как Толя, зная анатомию возможно даже хуже, чем я, умудрялся делать такие замечательные препараты! Вообще не помню, чтобы он что-то запорол…
Эх, осталась бы с ними, да Анька разорется, надо ее сменять…
Студентов сегодня не много, разленились совсем. Весна пригревает, делать ничего не хотят. Ну и хорошо - спокойно, тихо. Только грудная клетка донимает, опять разболелась. Жжение в грудной клетке уже затупилось, и позывов к кашлю вроде нет, но все равно неприятное чувство, как будто давление какое-то, несвобода, будто схватили прямо за внутренности.
Один мальчик заказал целый фуршет – подай ему головной мозг целиком, подай ему мозжечок, подай ему препарат на желудочки, подай ему спинной мозг, а на закуску к мозгу ему и препарат на оболочки вынеси. Но это ладно вроде как симфония мозгов укомплектована, так ему ж еще и печень понадобилась, матка ему срочно нужна (ее пока у меня вообще в этом году не спрашивали – не тема), да еще и череп вынь да положь! Ну помилуйте, все можно понять, но неужели без черепа нельзя? Они у меня с прошлого семестра уложены и спят до следующего года… ну хорошо, не года, до сессии… Можно подумать с черепушкой он быстрее в мозгах разберется… свои бы проверил!
Остальные студенты не наглели. Несколько раз бегала к ванне с желудками, кое-кто спрашивал кишки, пищеводы, печень, ротовые полости, но блюдом дня до сих пор остаются мозги. Мозги, вообще-то, пройдены месяц назад, но студенты, они и в Анатомичке студенты…
Нет, ну погляди-ка! Этот обжора до сих пор сидит со своими оболочками! Печень и матку даже не тронул, видимо, на череп, который я ему пять минут доставала из закромов родины, и не поглядел, обложился мозгами, и сидит, читает! Время-то уж позднее, пора и выгонять.
- Милый, ты еще долго сидеть тут будешь? Ты в курсе, что один тут остался?
- Ничего не знаю, у меня еще двадцать минут есть
- Двадцать минут у тебя? Да мне за тобой тут убирать пол часа, разложился, как на приеме…
Студент делает важное лицо и цедит сквозь зубы:
- Это не мои проблемы, я уйду тогда, когда закончится Ваше рабочее время.
- Хамить изволим? Посмотри, учебник свой заляпал, кто ж перчатками книгу листает
- А чем мне ее еще листать, ногами? Пока эти резинки снимешь да потом оденешь, да так каждый…
- Ну другие-то не снимая листы переворачивают, - перебиваю я, - без помощи ног: кто запястьем, кто чистым скальпелем, кто носом, кто зубами, а те, что поопытнее, так они страницы сдувать по одной приноровились, уметь надо! – Тут я сама рукой перевернула страницу, и увидела еще более красочные узоры, - ха, да тут не только перчатками запачкано, ты случаем учебник с подносом не путал? Церебелл на страницу не клал? Да, ты мне весь церебелл измочалил!
Мальчик растерянно улыбается, сменяю гнев на милость:
- И что у тебя не получается?
- Да не понимаю я тут ничего, это какой-то неправильный мозжечок, у него все не так, как в учебнике!
- Да у всех у вас постоянно не так, ты думаешь, мы тут отбираем мутантные мозжечки, какие пооригинальнее, чтобы на вас подольше любоваться? Чего ищешь-то? – интересуюсь я.
- Почему червячок тут парный? – уставился на препарат студент.
Идиот. Кретин! Дегенерат! Ну как вот ты поступил, а? Кем у тебя папка-то служит? И ведь сессию зимнюю сдал, иначе б не червячками развлекался.
- Ой! Ну даешь! – восклицаю я укоризненно - Это ж ножки! Червячок-то посередине! Видишь, вот, полосатый, куда заворачивает? Мда… Кто у тебя ведет-то?
- Лисина…
- У! Да, не повезло тебе, она такое не прощает, вот нарежет она тебе мозжечок мелкими кусочками, и в эту кучу засунет тебе мозолистое тело. Вот это, между полушариями, - указываю на плакат на стене, - не учил его еще? И будешь ты пол часа гадать, куда этот кусок засунуть, и попробуй только его вместо червячка вставить – экзамен с семнадцатого раза сдашь
- Да она уже нам давала кусочки ребра и ключицы, Соболев из этой кучи пытался два ребра собрать…
- Ладно, не трясись, поиздеваться во время семестра она любит, но вряд ли она у вас принимать будет, она обычно у своих не принимает. А вот к колкам готовься. Учи, милый, учи, вызубри сначала по учебнику, где у кого ножки, а где червячки, а потом смотри, как другие студенты препараты изучают, они тебе и то покажут, и другое, они любят, коли сами разобрались, ближнего поучать. Все, милый, пора уже закругляться, собирайся. Нет, не снимай перчатки, помоги мне отнести это к ванне, и подержишь мне крышку.
3. Дорога домой
Вагон как всегда забит. Терпеть не могу ездить в час пик. Впрочем, в тамбуре почти всегда можно протиснуться к окну, а если у окна – так и вагон не нужен. Ну а народ, да его всегда достаточно, куда от него денешься.
До чего же я обожаю наблюдать за несущимся миром из окна! Вот мы тронулись, и шпалы понеслись назад своим быстрым мерным хороводом. Хоровод все ускоряется и через секунды самих шпал уже не видно, а видна только пестрая переливающаяся живая полоса между двумя блестящими линиями рельс. Вот полоса начала удаляться, значит подъезжаем к станции, и вот уже бежит платформа, люди, люди, разноцветная людская масса. А впереди уже видны маковки моей любимой церкви. Мы трогаемся, и вот уже снова видны шпалы. Если напрячься, можно какое-то время видеть отдельные шпалы, у такого наблюдателя зрачки очень быстро бегают, даже не бегают, а вибрируют, как будто их установили на две струны, и синхронно эти струны потревожили.
Ах, церковь, что за красота! Обожаю церкви. А эту особенно. Столько лет мимо нее ездила, еще с детства. Помню, когда-то она мне казалась из окна совсем маленькой часовенкой, и только когда впервые туда зашла, я поняла, что это огромный храм, вмещающий в минуты молебна сотни людей. Купол поднимается так высоко, что голуби, сидящие на нишах верхних окошек, кажутся черными пятнышками, пылинками, которых небесными ветрами сдувает с одного проема в другой на фоне нежных библейских мотивов, ярких и сочных, как и все убранство храма. А как было бы здорово находиться там одной! Так, чтобы свет только от алтаря, образов и тех окон под сводом, и тишина! И только темные точки где-то там наверху безмятежно плавают в своем изящном беспорядке…
А вот и колледж пролетаем мимо. Мигают одинаковые окна длинного корпуса. Милый колледж, однажды была там, длинные темные коридоры без поворотов пересчитывают одинаковые двери – с одной стороны дверь, с другой стороны дверь, с одной, с другой. И тихо как-то… тогда был разгар первой пары, прогульщики еще спали, учащиеся собрались на занятиях, и кажется, как будто во всем здании ни души. У нас в институте такой тишины даже на первой паре не бывает, да и привыкла я уже к нашему кавардаку, поэтому иллюзия заброшенности не создастся даже ночью, а это место так и запомнилось тихим и безмятежным. Здание, впрочем, не без странностей и заскоков, коридор этот слепой, но лестницы снабжены окнами, причем окна одних лестниц выходят прямо на шоссе, за которым виднеется железная дорога. С другой же стороны поднимающийся по лестнице, и остановившийся отдышаться у окошка, лицезрит маленький закуток, оформленный корпусом и двумя прилегающими техническими постройками, грязный до омерзения, заполненный какими-то запчастями и кусками машин. Здание явно старается быть обращенным только к шоссе, но отделиться от закутка не получается. Ну и зачем же стараться? Можно подумать шоссе это живописнее помойки с другой стороны. Шоссе всегда полно машин, мчащихся и в ту и в другую сторону. На остановке толпятся люди, подъезжает троллейбус, а за ним еще один перебирает своими усами электрические удила. Все пестрое, разноцветное, дисгармоничное и суетливое, а помойка тихая, мрачная и спокойная, только ворона вальяжно проходит к контейнеру, да какой-то мужик в дряхлой жилетке возится с диковинной штукой, неизвестно для чего пригодной, если вообще имеющей назначение.
Да, странное сооружение. Такое же странное, как и Лешка. Интересно, это Лешка странным стал, понабравшись от здания, когда сюда поступил, или здание подстроилось, привыкло к Лешке, пока вмещало его натуру в своих недрах?
Снова Макс звонит, придется ответить
- Алло
- Ты где? – с места начитает возмущаться ухажер
- В поезде
- Почему весь день не отвечала?
- Ты звонил каждый раз, когда я либо с начальством разговаривала, либо в ванне мозгами жонглировала
- Да, а ты ими до сих пор жонглируешь? Я прихожу в институт за тобой, а мне говорят, что тебя уже нет!
- Ой, извини, я забыла, - раскаиваюсь я. И ведь действительно совсем из головы вылетело
- Знаешь ли, это не серьезно, я преодолеваю пол Москвы, чтобы заехать за тобой на работу, а у меня, между прочим, тоже не курорт сегодня на складе был, и прихожу к пустой анатомичке! – распаляется верный кавалер, - ты бы мне хоть сама позвонила!
- Ну прости меня, грешную, бес попутал.
Ой! Сейчас будет река! Вон ее рукав впереди. Приближаемся. Ах, ну до чего же высоко и красиво. Набережные. Один речной кран опустил свою голову к песчаной куче, другие отвернулись друг от друга, как будто в ссоре, и поникли своими продолговатыми рыльцами. Ни одной баржи… А волны ромбические, ровненькие, как мозаика, или как рельефный яркий кафель на светлой стене, не часто такое увидишь, обычно просто дуги, покрывающие темную гладь. Да как приятно окрашены, с одной стороны поверхность темная, почти черная, с другой позолоченная с красным отливом… Закат. Подумать только, лишь неделю назад в это время Солнца уже не было видно за высокими домами. Еще чуть-чуть, и приезжать засветло буду.
Ну а вот и родная платформа, видна впереди часть моего моста, но небо уже окутано синевой, а в деревьях за платформой пространство заполнено легкой черной ватой.
Двери открываются, я выхожу, как и выходила на остальных платформах, чтобы пропустить выходящих сзади, а также проходящих внутрь, и опять захожу последняя, чтобы устроиться около окна. Двери закрываются, и я вижу помощника машиниста, незнакомого, который мерным шагом возвращается к кабине. Через минуту вижу обшарпанную внутреннюю поверхность своего моста с кое-где виднеющимися оголенными прутьями арматуры и рыже-коричневыми разводами от стекающей влаги.
Через две остановки выхожу на глухой станции, на которой даже в это время, почти час пик, кроме меня вышло не более десятка человек. Причем выходят только из последних вагонов, так как передний конец платформы никуда не ведет.
Ну, почти никуда. Я останавливаюсь у перил и наблюдаю, как платформа очищается от последних пассажиров с другой стороны. Платформа пуста. Я спрыгиваю с нее (лестницы тут нет) и иду по рельсам.
Любимое развлечение дороги - ходить по рельсам. Уже давно сие занятие стало для меня настолько привычно, что весь этот длинный путь я могу проделать, ни разу не сойдя на шпалы. Но так как мне просто вперед не идется, а хочется чего-нибудь интересного, например, с закрытыми глазами или бегом или прыжками, или разворачиваясь и глядя по сторонам, то я, как правило, несколько раз за поход все-таки сваливаюсь с «веревки».
Дошла до развилки. Не взирая на все правила техники безопасности, спокойно шагаю прямо по тонкой стрелке. Разумеется, это безопасно, ибо тут ручное переключение, но даже при этом чувствуется какая-то острота. Сейчас, как и обычно, стрелка ведет прямо, но я не поезд, и заворачиваю вместе с ответвлением пути, ведущим в просеку.
Двигаясь дальше и дальше вместе с незаметно поворачивающим рельсом, отхожу от основных путей. Вот уже между моим ответвлением и «стволовым» направлением появляются деревья, а через некоторое время сам тракт перестает быть заметен, и только слышен басовый гул и ритмичный перестук колес проходящего товарного поезда, да среди ветвей заметно слабое мелькание.
Вот я и в лесу. Где-то там далеко этот старый путь ведет к высоким воротам в не мерее высоком бетонном заборе, увенчанном широкой спиралью колючей проволоки, но мне не туда. Так и не побив давнишний рекорд, 18 шагов с закрытыми глазами, схожу с рельсы, и по еле заметной тропинке, пересекающей полоску кустов, прохожу в лес.
Я нахожусь совсем не далеко от пределов Москвы, но здесь так глухо, как будто я в сибирской чаще. Очень редко можно встретить человека (слава небесам, сейчас не грибной сезон), а в такие сумерки и подавно тишина.
В перерывах между возмущением природы от беспокойного вторжения поездов здесь очень тихо, спокойно и умиротворенно, любоваться оживающей от зимы лесной красотой уже трудно, мало что разглядишь. Перевернула старый небольшой ствол, посветила своим телефоном. Нет, еще рано для буйства жизни, только две многоножки сорвались с места и побежали в противоположные стороны, да несколько червяков натужно зашевелились. Ни одного жука…
Дорога предстоит долгая, а уже почти ничего не видно, надо шевелиться. Становится все темнее, под конец иду почти на ощупь. Через некоторое время выбираюсь на большую тропу, которая выведет меня из леса на безлюдное шоссе. Дорога там не освещенная, но все же под открытым небом не такой мрак, как в лесу, а впереди уже можно будет увидеть зарево от огней жилого массива. Дальше все просто, пятнадцать минут, и я дохожу до автобусной остановки, от которой меня доставят почти до дома.
4.
Дверь открыл Лешка. Сестрица развалилась у телевизора и изволит пить пиво с креветками. Фу, гадость. И то и другое… и сестрица тоже. Если она еще и потребует объяснения, где я была, точно надену ей тарелку с креветками на голову.
- Лизунчик, где ж ты шляешься по ночам, развратница ты наша? – улыбается Лешка, принимая у меня куртку, которую я почти весь день протаскала в руках. Потрясающая у него улыбка. С правой стороны на щеке одна морщинка образуется, а с другой стороны три, и сама улыбка всегда съезжает куда-то на право. Мило получается, но глуповато, как у того мальчика с эпохальной фразой: «А что-й то вы тут делаете?» А если учесть, что улыбается он постоянно…
- Где стояла, там уже никого нет, радость моя, да у тебя бы и денег не хватило. А ты тут без меня Наташку пивом спаиваешь? Соседку морально разлагаешь, редиска!
- Да спилась я уже давно, он был бессилен. Хорош на него наезжать, – Наталья, тяжело вздыхая, встает с кресла, и двигается на кухню, надеюсь, накладывать мне ужин.
- Спилась-то ты давно, а помогал этот. Кто за пивом ей бегал, а, милый мой? - Леший все лыбу давит, подхихикивает, помогая мне снять второй сапог, который прирос к ноге намертво, - Я говорила тебе не таскать ей пиво?
- Отстань ты от него, - кричит из кухни Наташка, - тебе сегодня звонили из клиники, просили зайти за анализами, сказали, чтобы ты пришла в завтра утром.
Очень мне надо в эту клинику. Без меня обойдутся.
Сестра вручает тарелку, многозначительно смотрит на меня, пока мы шествуем в комнату втроем
- А что за анализы-то? Никак забеременела?
- Сифилис в метро подхватила.
- Нет, серьезно, с чего это ты вдруг здоровьем своим заинтересовалась? Это как-то связано с твоей простудой? – проявляет внимательность Лешка, воруя по дороге у меня из тарелки аккуратные дощечки картофеля. Прямо пальцами, без инструментов, и без перчаток…
- Надо же когда-нибудь начать им интересоваться. Здоровье – оно ж у нас одно, и самое дорогое, - декламирую я, - а с вами, ребят, никакого здоровья не напасешься, лечиться пора.
По телевизору идет какой-то любовный фильм. Сразу видно - любовный, слюни с экрана брызгами летят. Ну ладно Наташка, она всегда на романтику падкая была, но Лешка?
Сестрица плюхнулась на кресло, рядом же на диване расположился родной соседушка, облокотясь на подлокотник так, что кажется, будто лежит на Наталье. Точь-в-точь как кот ручной, осталось только лапки на колени хозяйке положить, да замурлыкать в унисон воздыханиям фильма.
Ну вот. Напомнили про клинику, и сразу вдруг все заболело… а ведь весь вечер не вспоминала!. Да и кашлять хочется. Позывы есть, но самого рефлекса не происходит. И это жжение… пойти таблетку выпить?
Доела свою порцию, и иду мыть посуду. На кухне скопилась порядочная горка. Со вчерашнего дня ее никто не трогал. На кухне можно расслабиться и не следить за тем, чтобы любопытные родственники не заметили моего состояния. Не тут то было. Пяти минут не проходит, как является Леший с тарелками из своей комнаты. Ну и запасы у него – четыре тарелки.
- Лизунчик, а Лизунчик, ну продай секрет, где тебя черти по ночам носят? С Максом гуляла?
- Ага – буркаю я, стараясь держать голос не натужным.
- И где ж ты гуляла?
- В лесу гуляла
- Ночью? С кем?
- Одна. – односложно вставляю реплики, стараясь не выдать боль в голосе, но вроде уже легче, отпускает.
- Заливаешь, - пристально глядя на меня говорит Лешка, - ну Лиз, скажи, где ты последнее время пропадаешь до темени?
- Да говорю ж я тебе, в лесу. Ну вот приспичило мне в лесу погулять, настроение такое, - объясняю я, чувствуя, что боль уходит.
- И что, интересно было?
- Ну как тебе сказать, вообще-то сначала страшно было, иду я, уже стемнело, ничего не видно, иду медленно, тихо, еле-еле слышен шорох под ногами, и вдруг чувствую, что кто-то сзади
- Бу! – кривляется сосед, наливая в чайник воду, - не страшно, это надо в темной комнате рассказывать со свечою у лица.
- Да ты слушай, в общем, испугалась я не на шутку, поворачиваюсь, всматриваюсь в темень, вроде никого, но вот чувствуется мне прямо какое-то присутствие…
- Инопланетяне, - ахает Алексей
- Слышу - дыхание как будто. Только теперь уже не сзади, а то ли спереди, то ли сбоку. Медленно иду дальше, стараясь передвигаться бесшумно, и тут понимаю, что это не просто дыхание, а еще и сопение и даже стоны, - выразительно вещаю я, Лешка саркастически кивает, строя удивленную и заинтересованную рожу, продолжаю
- Я остановилась, и слушаю дальше. Стоны все громче, какие-то шорохи непонятные, и тут я понимаю, что там, в стороне за повалившимся деревом, силуэт которого еле виден в пробивающихся лучах луны…
- Какой Луны, Лизушная, где ж ты Луну сегодня увидела?
- Ну может не Луны, а звезд, я там не разглядывала. Так вот потихоньку подкрадываюсь, и догадываюсь, что там двое, один сопит и кряхтит, а другая в такт ему постанывает, и все громче и громче.
- Блин, Лиза, пошла ты в пень! – восклицает Леший, отворачивается, черпает сахар в еще сухую чашку.
- Так вот я и думала, а не пойти ли мне, чтобы не мешать людям заниматься демографическими проблемами, но потом я вспомнила все, чему меня учили в Интернете, и поступила единственно верным образом. Что надо делать в таких ситуациях?
- Пить меньше надо – хихикает Лешка, заливая в чашку кипяток.
- Неправильно. И мне тоже налей, только сахара пол ложки. В общем, мне ничего не оставалось сделать, как поднять руки, и громко сказать: «Превед!» - глупо пошутила я, но Лешке этого хватило, и он со звонким хохотом удаляется досматривать свою мелодраму.
А мне пора бы и ложиться потихоньку. Завтра все-таки зайду в клинику, раз уж итак договорилась на вторую смену, прослушаю этот спектакль. А потом любоваться помощником машиниста.